Первое, что услышал Ульфанг, войдя в низкое темное помещение, были странные всхлипы. Не плач – просто кто-то все время шмыгал носом.

«Неужели они держат здесь ребенка?» - подумал человек, проходя в дальний угол к источнику звука. В сумраке, разгоняемом лишь слабо коптящим факелом где-то наверху, он осторожно приблизился к смутно виднеющейся фигуре. Нет, не ребенок. В самом углу, в странной позе, выгнувшись так, что затылок упирался в стену, сидел высокий человек с длинными волосами. Когда Ульфанг подошел на расстояние четырех шагов, сидящий наклонил голову и посмотрел на него, при этом из его носа хлынула струя крови, освежая темный след на подбородке и стекая на грудь, где чернело большое пятно. Со слабым то ли стоном, то ли ругательством сидящий снова запрокинул голову.

-         Прости, - Ульфанг осторожно подошел поближе, - я могу тебе как-то помочь?

-   У тебя не найдется какой-нибудь тряпицы? - голос сидящего оказался удивительно чистым и высоким. – Смерть от потери крови не самая худшая, но умереть, истекая кровью из разбитого носа?

Ульфанг смущенно огляделся. На полу была лишь старая солома, на нем самом – давно не стиранные портки и рубаха из грубого льна. Словно поняв природу сомнений, сидящий быстро кивнул на свой плащ.  – Там еще были чистые куски.

Присев на корточки, чтобы снять плащ, Ульфанг наконец понял причину странной позы пленника – его запястья и локти были зажаты петлями и прикованы к стене, заставляя все тело выгибаться дугой. Расстегнув фибулу – а она была удивительная, похожая на звезду со струнами, он наконец снял плащ, стараясь как можно меньше тревожить бедолагу. В тишине слышались равномерные всхлипы и звук сглатываемой крови. Там, где не было пятен крови и грязи, ткань оказалась белой, с каким-то тканым узором в виде листьев ивы. Рвать такой плащ казалось кощунством. Сидящий человек – или нет, эльф -  вещи были явно эльфийскими, усмехнулся одним уголком рта.

-         Не бойся, рви. Мне он вряд ли понадобится.

Порвать ткань оказалось совсем непросто. Прочная плотная ткань не поддавалась, пальцы соскальзывали с гладкого ровного материала. Ульфанг не жаловался на силу, и хоть неурядицы последних недель подточили его, был неприятно изумлен. Наконец он нашел место, где плащ был продран, вернее, прорублен, и сумел вырвать небольшой кусок, которого как раз хватило, чтобы заткнуть эльфу нос. Со вздохом облегчения эльф выпрямился, потом поджал ноги и наклонился вперед, разгружая руки и плечи.

- Я твой должник, человек. Спасибо.

-   Да не за что, - Ульфанг пожал плечами. – Сочтемся, – он посмотрел на плащ и аккуратно накинул его эльфу на плечи. – И давно ты тут сидишь?

-   Даже не знаю. Дней шесть... Или семь? Время от времени я теряю сознание, и не могу сказать точно. С тех пор, как я пришел в себя последний раз, минуло около двух третей суток, если мои ощущения верны. Вернее, меня привели в себя, - эльф снова криво усмехнулся, - видимо, хотели убедиться, что я еще жив.

-    Ясно. А почему они приковали тебя к стене, а украшения и плащ не тронули?

-    Приковали за то, что я перебил двоих орков по дороге, и свернул голову какой-то шишке. А плащ не тронули, потому что орки боятся чар. Не любят они вещи, благословленные валар, как и их хозяин.

-    А ты видел богов, и они благословили твой плащ? – человек по детски склонил голову набок и чуть отодвинулся. - Кто ты?

-   Валар я видел, но мой плащ благословили не они. Что же касается имени... У этих стен  много ушей. Все мои имена остались в прошлом. Можешь дать мне любое имя, но лучше не слишком длинное.

-   Что-то мне в голову ничего не приходит, эльф... Все ваши имена длинные и красивые, мне и не сочинить так. А человеческие тебе не подходят. Ты не обидишься, если я буду звать тебя просто эльфом? А ты можешь звать меня Ульфангом, мне скрывать нечего.

-   Не обижусь, Ульфанг. Скажи, в камере нет воды?

Человек встал и прошелся по подземелью. То ли случайно, то специально для того чтобы пленники не умерли от жажды, по стене в одном месте стекала вода и уходила в тонкую щель между плитами стены и пола. Набрав горсть, Ульфанг отнес ее эльфу, который с явным наслаждением выпил воду за пару глотков.

- Еще? Ты же почти неделю ничего не пил!

Эльф оценивающе посмотрел в дальний угол, где находилось сливное отверстие.

- Нет, наверное, не стоит. Ты и так мне очень помог. Скажи, ты здесь, - эльф немного помолчал, -пленник?

- А кто же? На ихнего воеводу я не слишком смахиваю...

- Прости, если я обидел тебя. Но среди охранявшего меня отряда было несколько человек из твоего народа.

- Хоть кто-то выживет... – человек мрачно усмехнулся, - когда всех нас положат.

- Неужели ты хотел бы своим детям участи рабов Моргота и жизни в соседстве с орками?

- Двоих сыновей у меня убили, когда на наш отряд напали. Все они вперемешку лежали в траве – и эльфы, и орки, и люди... Всех теперь едят волки. Вам-то хорошо, вы же не умираете по-настоящему. А у меня один лишь сын остался, молод он, чтобы оружие носить. Как теперь они с матерью жить будут? Кто его вырастит? Кто продолжит мой род, кто будет помнить имена моих отцов, и их отцов, и всех родичей?

- Если ты и сыновья сражались вместе с нами, значит, твои земли под нашей защитой. Не волнуйся, твою семью не бросят умирать. И твой сын вырастет и будет помнить имена всех своих предков, ушедших за грань, и будет гордиться отцом и братьями.

- Толку нам от вашей защиты, эльф. Был бы толк, нас бы здесь не было, да и дети мои жили бы. Слова, одни слова, вот чем вы заманиваете нас к себе на службу, и смерть – единственная награда за верность.

После долгого перерыва эльф тихо произнес:

 - У меня нет надежды, которая помогла бы тебе побороть отчаяние, нет и слов утешения. Мы тоже хотели бы жить в мире, среди цветущих полей и зеленых лесов, и проводить дни в любви и радости, не зная боли и разлуки, страха и войны. Мы добровольно ушли из блаженных земель за морем, ушли, чтобы найти зло и сразить его. Мы были молоды и самонадеянны, и не знали, с чем встретимся здесь. Не верили, что мощь Черного Валы способна противостоять войску нолдор. Осада еще стоит, и пока мы держим ее границы, мир цветет. Пусть мы терпим лишения и умираем, но за нашими спинами рождаются дети, поются песни, стоят деревни и города людей и эльфов. Если мы отступим, если сложим оружие, этот мир поглотит мрак. Лишь орки и летучие мыши будут ходить по руинам. Да еще рабы Моргота, от которого вы когда-то бежали в страхе и ужасе.

Дверь распахнулась, и в проем вошли два орка и человек, судя по всему надсмотрщик.

- Травишь эльфийские байки и дуришь голову этому доходяге, герольд? Пойдем, есть и другие желающие послушать, как ты поешь.

По знаку надсмотрщика орки отпихнули Ульфанга в сторону, один навалился эльфу на спину, так что тот зашипел от боли в вывернутых руках, а второй аккуратно сбил скобы и сковал руки пленника. Потом его подняли и повели к выходу из камеры.

- Прощай, человек, - услышал Ульфанг. Теперь он остался один. Моргая после чадного света факелов, он подошел к брошенному белому плащу, закутался в него, лег, сжал в руке звездчатую фибулу и тихо заплакал от отчаяния и бессилия.

***

В темной зале с высокими потолками было людно. На небольшом помосте стояло высокое кресло, по бокам стояли еще несколько кресел для приближенных. В нижней половине залы двумя колоннами выстроилась стража из высоких бледных людей, одетых в черное. Где-то позади помоста играли на флейте, печальную тоскливую мелодию, повторяющуюся снова и снова. 

Орки вывели герольда на середину залы и встали на расстоянии двух метров слева и справа, растянув цепь, проходившую через кандалы. Через несколько минут на помост вышли шестеро мужчин в летах. Все они были в черном, но один носил на плече знак книжника, второй лекаря, потом шли мастер-оружейник, мастер над волками, ювелир и маг. Последним вышел очень высокий мужчина с красивыми резкими чертами, чью одежду оживляла серебряная цепь с медальоном. Стоящие внизу склонили головы в приветствии, стоящие на помосте расселись. Зашедший последним сел на высокое кресло. К облегчению эльфа, музыка стихла.

- Пленник, ты обвиняешься в совершении убийств, насилия и иных преступлений, совершенных против жителей Севера. Кроме этого, ты обвиняешься в использовании злых чар, нарушающих равновесие нашего мира. Отрицаешь ли ты свою вину?

- Я не признаю за тобой права судить меня, мятежный майя, равно как и не признаю закона, установленного Морготом в его владениях.

- Итак, ты не отрицаешь свою вину, эльф. Но тебе ли говорить мне о мятеже, убийца родичей? Даже среди нолдор носящие белый плащ внушают ужас.

- Лишь тем страшен свет, кто запятнан тьмой. Тьмой лжи, черной магии и темной воли Моргота, выпивающего жизнь из поддавшихся ему. В бледные тени обращаются его слуги, и лишь скорая смерть не дает им совсем истаять.

- Довольно пустых оскорблений, убийца. Раскаиваешься ли ты? Готов ли ты искупить свою вину перед народами Севера?

- Довольно пустых речей, майя. Я не раскаиваюсь и не признаю за собой вины; закончим фарс на этом.

- Фарс? Закон, данный владыкой этого мира ты называешь фарсом? Ты глуп, герольд.

- Моргот – владыка мира? Столько ему не проглотить, – эльф рассмеялся, - ты слышал историю о лягушке, которая хотела выпить море?

-Ты сказал, - Гортаур встал.  – За свои преступления этот эльф повинен смерти. Что скажете, свободные люди Севера?

Первым с сиденья поднялся мастер-лекарь.

– Наш Учитель добр и милосерден, даже к тем, кто его ненавидит. В крепости много раненых, много людей с ранами, гноящимися после эльфийских отравленных стрел. Есть и эльфы, отбывающие наказание, они также больны и страдают от недостатка ухода. Ты силен и здоров. Хочешь ли ты облегчить страдания раненых?

- Я не стану лечить тех, кто снова нападет на наши земли, когда выздоровеет. Эльфы же умирают на рудниках и в каменоломнях от неволи, постоянного тяжелого труда и жестокости надзирателей. Они умирают от голода и убогих камер, заполненных чадом факелов и нечистотами, от работы в шахтах с рудничным газом. Я не в силах им помочь.

Лекарь сел, осуждающе покачивая головой. Вторым встал маг.

– Своими неразумными действиями ты приближал конец этого мира. Призывая в него не-свет, пользуясь этой чуждой Арте силой, ты творил зло. Готов ли ты посвятить себя исправлению содеянного? Готов ли отказаться от этой чуждой силы?

- Нет никакой «не-тьмы» и нет «не-света». Что же до ваших изысканий, они и есть угроза миру, ибо вы пьете силу из живых существ, а иначе разрушаете себя. Потому ваши маги не живут и половины человеческого срока.

Остальные мастера промолчали. Снова встал черный майя.

 - По закону нашего милосердного Учителя у тебя будет ночь на то чтобы принять иное решение. Увести его!

Под осуждающими взглядами стражей орки вывели герольда из залы. За его спиной какая-то девушка кинулась к помосту и заплакала, молитвенно сложив руки.

 - Почему? Почему, учитель? Такие жестокие и надменные, не знающие милосердия и жалости? Но почему они не хотят покориться и признать, что они неправы? Почему они убивают нас и гордятся этим? Почему они не видят, что разрушают мир?

Ответа Гортаура эльф не услышал.

***

Ульфанг сидел в просторной просто обставленной комнате и жадно ел. Еду ему предложили простую, но вкусную – свежий хлеб, кашу, сыр и воду. Напротив за столом сидел мужчина лет сорока и смотрел с теплотой и доброжелательностью.

- Я знаю, что твои сыновья погибли, Ульфанг. Нам очень жаль. Мы также знаем, что твоя жена и младший ребенок остались без защиты. Судя по всему, ты из деревни на юге Дортониона. Эти земли будут освобождены в ближайшее время. Если хочешь, мы предоставим твоей семье и всем, кто захочет, помощь и убежище.

- Вы подслушивали? Эльф был прав, что не называл имени!

- Не беспокойся, Ульфанг. Поверь, у повелителя есть более важные дела, чтобы следить за оступившимися людьми, и есть другие методы узнать о боли, которую испытывают его подданные. Он всегда с нами, и берет на себя мучения тех, кто сражается за него. Глазами павшего в той битве историка он видел и бой, и твою скорбь по сыновьям. Слышал, как тебя звали по имени. Так что не пугайся и ешь спокойно. Учитель не держит на тебя зла. Он не хотел смерти твоих сыновей.

- Чего же ты от меня потребуешь за спасение моей семьи? Я не верю в вашу доброту и бескорыстие!

- Конечно, не веришь. – Человек устало и тепло посмотрел на Ульфанга, - ведь ты же воспитывался на эльфийских сказках. Они уверяют, что мы жестокие и злобные как орки, верно? Оглянись вокруг, осмотри крепость. Здесь живут люди, и живут под защитой и законом. Здесь ты можешь ничего не бояться.

- Ты не ответил – чего вы возьмете с меня за безопасность моей семьи? И что, так и дадите свободно ходить по крепости? – Ульфанг недоверчиво посмотрел на собеседника.

- Ты поклянешься не поднимать на нас оружие, и твоя семья тоже. Это единственная гарантия, которой мы просим. Крепость же ты можешь осмотреть в любой момент, с сопровождающим. Он объяснит тебе, как мы живем, и поможет не заблудиться.

- А если я не соглашусь? Вы их убьете? Я правильно понимаю?

- Опять эльфийские байки. Недостойно воинов сражаться с женщинами и малыми детьми. Все они будут переселены на безопасные земли. Им дадут все, что необходимо для жизни, и помогут построить новые дома. Жить в Дортонионе очень опасно. Те, кто захотят, смогут пройти обучение в крепости, и стать кузнецом, лекарем или книжником. Кто не захочет – будет обрабатывать землю и жить свободно в рамках закона. Запрещено красть, убивать, брать в жены без согласия... Неужели это и есть те «руины, по которым ходят орки и летучие мыши»? – человек обвел рукой комнату.

- Все-таки подслушивали... Я так и не услышал – что вы сделает со мной, если я откажусь?

- Учитель сказал, что тебе надо дать время на знакомство с Аст Ахэ. Не спеши, у тебя есть время решить. Если ты не захочешь жить здесь или на землях Севера, мы отпустим тебя – под слово не поднимать на нас оружия. Нас не так много, и в отличие от эльфов мы смертны. Мы не может веками совершенствоваться в искусстве убивать, как они, нам нужно растить хлеб и учить молодежь. Ты понимаешь?

- Допустим. А орки для вас – необходимое зло? Их руками вы захватите Дортонион, их телами выложите стены вокруг защищенных земель на севере? Им отдадите наши земли, а нас сгоните?

- Орки дикие и необузданные, но они живые и также, как и люди, хотят жить. И заслуживают жизни. Учитель и братство Аст Ахэ единственные, кому они добровольно подчиняются из уважения к ним. Эльфов же они ненавидят с самого рождения, а те платят им взаимностью. Мы не знаем, почему эти народы стремятся уничтожить друг друга, но мы сдерживаем их ненависть как можем. Ты увидишь сам, что орки не трогают эльфов, которые живут в крепости.

- Здесь живут эльфы? – Ульфанг так удивился, что на несколько мгновений потерял дар речи, – Так эльфы убивают друга друга? И часть из них служит Морготу? Я ничего не слышал об этом.

- Мелькору, сынок. Прошу тебя, не называй Учителя эльфийским ругательством. Похоже, эльфы о многом тебе не сказали, а? Да, многие пленные, попадающие в крепость живыми, остаются здесь. Кто-то из благодарности к тем, кто спас их жизнь и исцелил от ран, кто-то из любви к Учителю... Ну да ладно, сам все увидишь.

- Что же, я осмотрю крепость. С провожатым.

Следующие три дня Ульфанг ходил по крепости. Его стерегли, он ни разу не получил возможности бежать, или помочь бежать кому-то из пленников, но кроме этого он не заметил никаких ограничений. Его пускали всюду, куда он видел проход – только личные покои бывали заперты, но никто не препятствовал его разговорам с любым встреченным. Он видел беорингов, хадорингов и марахов, видел людей Востока, одетых одинаково в черное, и слышал совершенно невероятные истории. Каждый попал сюда случайно – кто-то пришел учиться мастерству, кого-то излечили, кто-то пришел вслед за женой или другом, да так и остался у Учителя, Тано. Все перебежчики говорили о своей прежней жизни без сожаления, и радовались тому, что сейчас они могут посвятить себя любимому делу, не будучи вынужденными воевать. Почти все они жалели эльфов, за из тупое упрямство и страсть к самоуничтожению. За то, что мир стал для них тюрьмой, из которой нет выхода. Ульфанг узнал удивительные вещи из эльфийской истории – и то, что эльфы взбунтовались против власти тиранов-валар, и бежали от них на восток вслед за учителем, что при своем побеге они устроили кровавую битву между верными и мятежниками, узнал, что вместо райской жизни умерших изгнанников ждет вечное заключение в чертогах неумолимого валы Намо-судии. Они не знают милосердия, и от того так жестоки. Он говорил с очевидцами и видел книги, написанные эльфийскими рунами, хотя и не мог прочитать их.

Его разум и дух пришел в смятение. Он не знал, чему верить – всей своей предыдущей жизни, красивым, верным словам эльфов, с которыми он жил и сражался рядом, своей вере в правильность войны – или тому, что он видел здесь, в сердце владений Врага. По ночам он не мог уснуть, и как единственное сокровище прижимал к себе грязный белый плащ и фибулу эльфа, с которым он сидел в одной камере. Он пытался представить, как бы эльф ответил ему на все слова и доводы черных, и представлял себе его красивый голос и кривую усмешку разбитого рта. Герольд в его грезах говорил о плодах, по которым узнается дерево, о сожженных землях, об убитых и раненых, об искалеченных пленом, муками и тяжким трудом. Человек повторял все, что помнил из рассказов мудрых своего племени и из рассказов эльфов, но слова эти не находили в его душе отклика. Смерть короля нолдор не могла оправдать убийств мореходов. Могла ли вообще смерть оправдать новую смерть?

С другой стороны, он не понимал, как могли все эти люди и эльфы нарушить свою присягу, нарушить клятву – и остаться жить, и жить с радостью. Пусть даже практически все перебежчики не брали оружия, но они жили бок о бок с Мелькором, которого когда-то ненавидели, а теперь любили. Они признавались в совершении тяжких преступлений, оказывается, кто-то убивал подростков, одетых в черное с серебром, кто-то жег поля, кто-то пытал пленников чтобы получить сведения о действиях армий Севера... Но ни клятвопреступление, ни убийство не лежало на них тяжким грузом. Ему объясняли, что Учитель простил их, как детей прощают за проделки и выходки.

- Почему Мелькор вас прощает за зло, причиненное другим людям? Это они могут простить вас или проклясть, при чем тут учитель?

- Учитель принял на себя всю боль, которую мы причинили своими действиями. Люди севера не страдают, им дарована безболезненная смерть. Учитель всегда стоит рядом с нами и принимает удар. Он терпит нашу боль, чтобы мы четче видели нашу дорогу среди звезд.

- Но как такое возможно? Как можно взять чужую боль себе, и как можно вынести ее?

- Учитель терпит всю боль Арты. Ему очень тяжело, но он пытается защитить нас. Ты должен его сам увидеть.

Еще через неделю мучений Ульфанг попросил о встрече с учителем. Ему казалось, что он поймет все, когда его увидит, и что лучше принять мучительную смерть от Моргота, чем так терзаться сомнениями.

***

Герольд пришел в себя от ведра ледяной воды, вылитой на голову. «Валар, неужели я еще жив?», подумал он. Он не знал, сколько прошло времени с его последнего пробуждения. Как он и подозревал, после «суда» его привели не в прежнюю камеру, а в какое-то глубокое подземелье. После этого были пытки. Герольды очень редко попадались в руки врага живыми, к тому же их было слишком мало – менее сорока на все эльфийские королевства. Моргота интересовало все – способы защиты, способы контроля силы, способы обучения, тайны ордена, признаки, по которым определяют тайных шпионов... Физические атаки следовали за атаками на разум. Он терял сознание и снова приходил в себя, и уже не чувствовал время. Желание шутить над палачами и огрызаться исчезло сразу же, оставалось лишь молчать да тихо стонать или кричать от боли, за которой порой наступало спасительное черное безмолвие. Но он не мог позволить себе спрятаться в забытье – боялся потерять контроль над разумом, и снова и снова возвращался в измученное и истощенное тело. Много раз ему хотелось позвать смерть, рвануться навстречу клинку или раскаленному металлу, но он не мог. Пока не мог. Впрочем, предел его воли и предел его упорства был уже близок. Еще немного, и он сломается и умрет. Физически – и это будет плохо, но лучше, чем если умрет его воля. Тогда Моргот получит еще одну управляемую боевую единицу, еще одно бездушное тело, питающееся чужой кровью...

- Эльф... Ты меня слышишь, эльф? – голос был смутно знакомый и не походил на привычные ровные голоса, задающие ему вопросы на всех языках, которые он знал. Как больно было слышать грубые вопросы на квенья, языке его молодости, языке светлых земель...

- Очнись, эльф, ты меня слышишь? Может, еще воды?

Эльф медленно открыл глаза. Потолок... Камера... разводы воды и крови на полу... Он прикован к столу, вокруг стоят привычные ко всему подручные, палач и еще один человек. Человек... Его вид вызвал из памяти несколько картин – солома, белый плащ, старая камера.

- Человек, - после дней? недель? месяцев молчания слова давались с трудом. Эльф едва разобрал собственное карканье сорванного от крика голоса. – Что ты здесь...

- Я пришел вернуть тебе плащ. Мне он больше не нужен. – Ульфанг встряхнул грязный белый плащ и издевательским жестом укрыл им тело герольда.

- Значит, дал присягу... – герольд с трудом приподнял голову, - беги, беги пока не поздно.

- Ты будешь мстить мне? Раньше ты убил бы меня играючи, но сейчас ты не сможешь даже поднять руку, герольд.

- Не смогу... Спасайся сам, пока еще есть время. Не давай ему поглотить себя полностью. Уезжай из крепости. Не пускай сына, хотя внуков уже не удержишь... - Эльф снова провалился в черноту. В черноте раздавались голоса. Кажется, говорили о нем.

- Не надо, не дразните его. Еще немного, и он сдастся. Вы лишь укрепляете в нем волю к борьбе. Господин не простит нам, если мы позволим ему умереть. Он слишком много знает, в нем слишком много силы. Одной чашки его крови хватает на неделю.

- Вы пьете его кровь?- в голосе звучит отвращение.

- Не мы, что вы. Другие. Им всегда нужна кровь, но от обычных пленников мало толку, их кровь слаба. Этот особенный.

Тут чернота сгустилась, и голоса исчезли.

***

Ульфанг стоял, не меняя выражения лица, и слушал. Он лишь спрятал правую руку в карман и сжал эльфийскую фибулу изо всех сил, так что лучи звезды впились в ладонь и погнулись. Он смотрел и ужасался. Бедный эльф! Как он только выдержал полгода? Что теперь с ними будет, с ними обоими? Близился час вечерней трапезы, после которой было принято подходить к Учителю для безмолвной беседы. За несколько секунд Учитель окидывал взглядом прожитый день, подбадривал, давал советы. Прийти на трапезу и не поговорить было невозможно, открыть ему разум невозможно вдойне. Бежать? Глупо, ему не удастся даже выйти из крепости. И тем более ему не унести эльфа.

Палач, довольный вниманием, продолжал делиться секретами своего мастерства. Он предложил продемонстрировать на эльфе часть из расказанного, ведь ему было приказано держать того на грани смерти, и Ульфанг поймал себя на том, что кивает и соглашается посмотреть.

- Валар, - взмолился он про себя, - пресветлые валар! Прошу вас, помогите мне! Верните мне смелость, всего на несколько минут! Пожалуйста! Я прошу не за себя, за него!

Крепче сжав звезду правой рукой, левой он взял у подручного странной формы тесак. Подмастерье снял с эльфа плащ, второй приготовил еще ведро воды, а палач разложил остальные инструменты и кивнул парню с ведром. И тут Ульфанг ударил. Ударил по открытому горлу палача, по удивленному лицу подмастерья, по вскинутым в защитном жесте рукам с эльфийским плащом. Плащ защитил второго и смягчил удар, и пришлось рубить его еще раз, наотмашь, под крик «Мама!» и тонкий всхлип...

Ульфанг очнулся через несколько минут. Он стоял, все еще держа в левой руке окровавленный тесак. Палач и подручный с плащом были мертвы, второй парень еще сипел, но очень слабо. Кровь собиралась в специальные желобки и стекала в отверстие в полу.

- Не та кровь. Нет в ней силы, - подумал дважды предатель. - Осталось немного.

Он взял со стола то ли шило, то ли очень тонкий кинжал, приставил его к груди эльфа напротив сердца и сильно ударил по рукояти. Плача, смеясь и благодаря валар, Ульфанг подошел к столу и выбрал что-то типа серпа. Насколько он помнил объяснения палача, этот серп предназначался для отрезания конечностей. По суставу, чтобы не пилить кость. Он оглянулся. Подобрал брошенный плащ и накрыл тело, бережно и осторожно. Потом приколол напротив горла помятую фибулу и попытался вспомнить, что говорили эльфы своим мертвым. Слова не шли. Плащ топорщился на рукояти шила.

- Простите меня все, - сказал Ульфанг и обвел серпом горло.